В РЕЗОНАНСЕ С ЗЕМЛЕЙ
В журнале «Экопоэзис: экогуманитарные теория и практика» некоторое время назад создан раздел «В резонансе с Землей». Он содержит стихи и прозу, произведения изобразительного искусства, фотографии, мультимедиа и иную творческую продукцию, отражающую наши отношения с миром природы. В этом выпуске журнала данный раздел включает произведения Мерве Курт.
СТИХОТВОРНЫЙ ЦИКЛ «МЕЖДУ ТРЕЩИНАМИ ЗЕМЛИ»
Курт Мерве
междисциплинарный исследователь, поэт, художник и практик, работающий на стыке выразительных искусств, экологической мысли и социальной справедливости. Имеет ученые степени в области социальных и гуманитарных наук. Исследовательские интересы Мерве включают экопоэзис, постгуманизм и эстетику кинематографа. Имея более чем десятилетний опыт работы с международными НКО и в гуманитарных общинных проектах, она объединяет критическую теорию с творческой практикой для изучения отношений человека и природы, этической эстетики и исцеляющего потенциала искусства. Ее поэтические и визуальные работы отражают приверженность более чем человеческим повествованиям, аффективной экологии и преобразующему воображению. В настоящее время проживает в Эдинбурге (Великобритания) и Диярбакыре (Турция).
Этот цикл стихов возник из экопоэтического взаимодействия с ландшафтами, отмеченными как красотой, так и опустошением. Это те географические регионы, которые не только стали свидетелями уничтожения и перемещения человеческих сообществ, но и пережили экологическое насилие, сожжение лесов, загрязнение рек и экосистем вследствие военной оккупации и хищной добычи полезных ископаемых. Эти стихи являются выражением экопоэзиса как способа поэтического сотворчества с миром, выходящим за рамки человеческого бытия. Вместо того чтобы рассматривать природу как пассивный объект или романтический фон, экопоэзис утверждает ее способность к деянию, творчеству, общению и восстановлению.
Сопровождающие стихи фотографии были сделаны в Курдистане, в частности, в регионах, где происходили вооруженные конфликты или которые остаются под военным контролем. Многие из этих ландшафтов, долин, гор, рек и древних поселений носят названия, которые изначально были курдскими, армянскими или сирийскими. На протяжении десятилетий государственная политика заключалась в систематическом переименовании этих мест с целью стирания культурной памяти местного населения, его ассимиляции и геополитического переопределения. Однако, несмотря на эти вмешательства, земля сохраняет свою собственную память. Как показывают мои стихи, река знает свое имя. Земля хранит истории, которые никакая картографическая ревизия не может полностью уничтожить. Весна выступает в качестве ключевого мотива на протяжении всего поэтического цикла, не как абстрактный сезон, а как чувственное и символическое присутствие. Яркие цвета цветков граната, диких маков и цветущих деревьев оживляют даже те территории, которые больше всего пострадали от войны. Эти природные объекты служат не декоративными деталями, а живым свидетельством экопоэтического импульса природы: ее настойчивости в восстановлении, ее тихого сопротивления и эстетической силы, проявляющейся несмотря на разрушения.
Таким образом, стихи пребывают в том, что Стивен К. Левин описывает как «поэтическую экологию», когда творение переплетено с памятью, потерей и трансформацией. Постчеловеческая перспектива определяет подход как к поэзии, так и к изображению. Земля — это не фон человеческой истории, а субъект в своих собственных правах, способный страдать, реагировать и даже формировать жизни, которые проходят через нее. Сожженные леса, израненная почва и реки, отведенные в сторону проектами развития, — это не инертные последствия, а активные свидетели политической и экологической травмы. В этих рамках экопоэзис становится не только творческой или эстетической концепцией, но и онтологической и этической ориентацией, способом признания того, что смысл, горе и обновление возникают в отношениях между людьми и не-людьми.
Кроме того, эти стихи выражают позицию экофеминизма, признавая глубокую взаимосвязь между колонизацией земли и контролем над телами, особенно телами женщин, коренных народов и нечеловеческой жизнью. Патриархальные и колониальные системы исторически действовали через логику господства: называя, ограждая и извлекая выгоду как из ландшафтов, так и из маргинализированных идентичностей. Реагируя на эти действия, стихи генерируют встречную эстетику, укорененную в мягкости, относительности и способности к зачатию и рождению. Роды, распад, сопротивление и обновление рассматриваются не как метафоры, а как переплетенные силы, которые бросают вызов линейным повествованиям о прогрессе или завоевании.
Эти стихотворения не стремятся говорить от имени природы, но приглашают писать вместе с ней, сочувствуя текстурам, тишине и регенеративным жестам земли. При этом они пытаются открыть пространство, где сходятся поэтический язык, экологическая память и культурное сопротивление. Даже там, где почва выжжена, гранат все еще осмеливается цвести.
Трещина в гранате
Есть тропа
от колодца Иосифа
к трещине в гранате.
Я нашла ее
в сердце разбитого источника,
прогуливаясь среди камней,
все еще несущих следы войны.
Луна над головой,
безмолвная почва,
сухие сорняки
и голая ночь.
Я наделяю женственностью эти слова:
луна,
гранат,
голая кожа
и мое тело,
склоненное к земле.
Я наполнила женщиной это стихотворение,
и тогда,
пришел грех.
Но кто решает,
когда рождение священно,
а когда оно греховно?
Где начинается и заканчивается страх,
когда матка начинает сокращаться?
Как гранат, как земля,
она открывается —
с болью
и надеждой.
От тени явного к
скрытому,
протягивается путь
от солнца к луне,
от женщины к горе,
оставляя после себя эхо.
Они могут менять имена —
но река знает свое имя,
и почва несет память,
написанную на языке матерей.
Перевод с турецкого выполнен автором.
Фотография сделана в октябре 2023 года в бывшей езидской деревне недалеко от Мардина. Большинство езидов покинули этот регион из-за религиозных преследований, принудительного перемещения и милитаризации.
Я расцвела, расколовшись
Гранат треснул на моих ветвях.
Его темно-красный сок пролился в почву.
Мои корни крепко держались,
как будто пытаясь заполнить каждую трещину,
на груди земли.
Горы затаили дыхание
Под багровым небом.
Я – дерево, дрожащее на грани разрыва,
с каждым упавшим плодом рождаю себя снова и снова:
Так я теряю себя и обретаю надежду,
наслаивающиеся друг на друга.
Любовь несет траур и скрытое пламя,
когда ложимся с любимым,
и с каждым прикосновением
рана открывается снова.
Какая польза от крепких окон,
если буря воет внутри?
Я была воспитана ветрами,
привыкла к холоду.
Я сгибаюсь под ветрами жизни
и открываюсь.
Печаль фиалок в воздухе разлита,
смешавшись с прохладой и тишиной земли мокрой.
Чувствую дыхание листьев
после весеннего дождя.
Когда-то у меня была мечта
о теплом доме,
как желание, укорененное в трещине
созревшего граната.
Мои двери распахнуты настежь.
Окна больше не имеют значения.
Даже весенняя зелень кажется увядшей.
А стекла окон того дома разбиты.
Я назвала себя
канатным танцором своего собственного сердца.
Я провела себя
через мост, который тоньше волоса,
острее лезвия –
по пути, который начался
с первой перерезанной веревкой.
Но этот дом...
Я так и не оказалась в нем.
Может ли заброшенный дом принять гостя?
Если я не могу найти убежище в собственной коже,
могу ли я действительно пустить корни,
даже вопреки обстоятельствам?
Я – гранатовое дерево,
растущее в доме без двери.
Они разбили окна,
оставили жестяные банки греметь на пороге.
В саду ли я?
Или в центре руин?
Туман не скажет.
Воспоминание парит между сегодняшним и завтрашним днем —
призраком неухоженных комнат.
Нужно научиться прощаться.
Чтобы оставить заброшенное позади.
Отпустить.
Пусть спелые плоды
упадут золотом, ржавчиной, фиалкой.
Это – сезон сбора урожая
для тех, кто никогда не вернется.
Пощади наших мертвых…
И я, как дерево,
сбрасываю свои листья в осень
и перехожу в зиму,
чтобы весна снова позвала меня,
отпустив то, что слишком крепко меня держало.
Все, за что цеплялась, и что стало бременем.
Цепляние умаляет ростки новой жизни,
Которая вряд ли обретет ценность
среди руин.
Отпускаю
и вырастаю,
доверяясь временам года.
Между жизнью и смертью
есть аромат корицы и жасмина.
Хотя я всегда больше всего любила розу
и фиалку наших гор.
Пусть же каждый плод обретет свой собственный цвет,
свою собственную текстуру,
и пусть память об одном треснувшем гранате
переживет даже самый забытый дом.
Перевод с турецкого выполнен автором.
Ты во всем
В моем сне растет тутовое дерево —
его потрескавшийся ствол говорит в тишине.
Каждый лист несет тайну,
каждый плод — терпение времени.
Птица клюет один раз
и пишет историю в воздухе:
Ты во всем.
Дрожь крыла в тени,
мягкий треск кожуры граната.
Шепот корней, входящих в почву,
шепот ветра на древнем дереве.
Гранат горит
как фонарь при дневном свете
его красная кожура помнит войны,
но его семена
сладкие, как вино,
прохладные, как дыхание гор.
Рука тянется.
Ладонь раскалывается.
То, что капает, — это сама жизнь.
Ты там —
в пути между днем и ночью,
между становлением и исчезновением.
И этого достаточно.
Каждая ветвь несет тяжесть мира.
Каждое семя несет тихое обещание.
Сидя в тени листьев,
я прокладываю путь
сквозь самую зеленую жилку.
Мой голос разносится эхом:
«Когда я обращаюсь внутрь,
вселенная собирает свои трещины».
Почва пахнет дождем,
как новорожденная клятва.
Корни цепляются за земную утробу.
Гранат лопается
как звезды в тишине.
Ты не только человек,
но и ты дождь,
ветер,
свет.
И этого достаточно.
Дышать под
деревом
и вкушать мир
в одном плоде.
Мои ветви тянутся, взывая:
Ты во всем.
И при этом
ты остаешься
чем-то большим, чем все.
Перевод с турецкого выполнен автором.
Влекомый ветром
Раннее утро.
В тени гор, синеющих,
я просыпаюсь
легкой, как прорастающее зерно пшеницы,
наполненная тихой надеждой.
По берегам Евфрата ветер
несется,
и с ним все дороги,
которые я знала,
и источники,
чьи названия мне еще предстоит узнать.
Как вода, находящая свой путь
сквозь трещины почвы,
как надежда,
мягко проскальзывающая в меня
из самого тонкого места.
Гранатовые деревья цветут
в свое время.
Кто-то насвистывает вдалеке,
и я знаю,
что день рождается заново.
Не взирая на тяжесть времени
и длину дороги,
и голос растет внутри меня,
влекомый ветром.
Это песня, которая поднимается
в завтрашний день.
.
Примечание к стихотворению
Это стихотворение было написано в тишине весеннего утра на берегах Евфрата, реки, которая была свидетелем подъема и падения цивилизаций, а теперь протекает по территориям, отмеченным исторической памятью народов и попытками ее стереть. В этот тихий момент природа становится не просто свидетелем, но и спутником тоски и становления. В древней месопотамской мифологии Евфрат является одним из источников жизни, смерти и трансформации. Стихотворение выступает частью более крупного проекта, основанного на экопоэзисе, концепции, которая говорит о сотворчестве человека с более чем человеческой жизнью.
Здесь ветер, цветущий гранат, далекий свист ребенка и растущий внутри голос — все это несет в себе надежду, которая сопротивляется исчезновению. Сопроводительная фотография была сделана в одной из курдских деревень, расположенных на берегу Евфрата, чье первоначальное название было заменено на турецкое. Эти земли хранят как память земли, так и след человеческого присутствия; Вместе стихотворение и образ предлагают пространство для молчаливого свидетельства и тихого возрождения. Иногда самые незначительные вещи, прорастающее семя или дуновение ветра поутру переносят нас в завтрашний день.
Ткань осталась на другой коже
Роза расцвела,
а затем увяла.
Дервиш на краю моста
снял обувь.
Сколько тысяч лет
скрыто внутри камня?
Я посмотрела на воду.
Она не двигалась.
Я преломила хлеб;
и внутри него
появилось поле пшеницы.
Караван прошел,
рубашка была заменена.
Но его ткань
осталась на другой коже.
То, что нам осталось, — это не руины,
а тишина,
которой больше не нужны руины.
Земля забыла свою клятву.
Почва пила кровь, как воду.
Даже мертвые теперь ищут свои собственные могилы.
Война окончена,
Но мы не можем найти свой дом.
Заметка к стихотворению
Эта фотография была сделана в обезлюдевшей деревне в Курдистане, одной из многих, чьих коренных жителей больше нет. Их слова, которые они когда-то использовали, чтобы говорить с деревьями, или чтобы называть розы, исчезают как звезды на утреннем небе. Мы больше не знаем того заветного первого языка, на котором местные жители когда-то приветствовали дерево или давали цветку его имя. Сама деревня была переименована, турецкизирована. Если бы те, кто когда-то там жил, вернулись, как бы они нашли свой дом? Первоначальные названия больше не появляются на знаках или картах. То, что потеряно, — это не только земля, но и язык, память и символы принадлежности. Стихотворение выражает потерю этого заветного языка, где даже руины замолкают, а принадлежность сохраняется только в ветре, камне и рубашке, оставленной на чужой коже.
Ссылка для цитирования
Курт М. Между трещинами земли // Экопоэзис: экогуманитарные теория и практика. – 2025. – T. 6, № 2. [Электронный ресурс]. – URL: http://ecopoiesis.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).
Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.
Kurt M. Between the cracks of the earth // Ecopoiesis: Eco-Human Theory and Practice. – 2025. – Vol.6, №2. [open access internet journal]. – URL: http://ecopoiesis.ru (d/m/y)