ЛЕС НОЧЬЮ. ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ СТРАХА ПРИРОДЫ

УДК 159.9.072.422                                     DOI:  10.24412/2713-1831-2020-2-75-80

ЛЕС НОЧЬЮ. ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ СТРАХА ПРИРОДЫ*

Томас Тренчард

Доктор философии, профессор отделения коммуникаций в Лэндмарк колледже (Путни, шт. Вермонт, США)

*Данная статья была впервые опубликована в журнале “POIESIS: A Journal of the Arts and Communication”, 2009, Vol. 11, P. 114-125

Аннотация

Автор эссе размышляет о значении страха перед природой, проистекающего из невозможности людей установить над нею полный контроль, стать ее хозяевами. В процессе познания природы человек, тем не менее, обретает определенную степень контроля над ней, однако ценой потери страха, являющегося, как он полагает, одной из предпосылок творческого воображения. Автор раскрывает противоречивый характер отношений человека с природой на примере своего опыта общения с лесом в разные периоды своей жизни.

Ключевые слова: воображение, лес, природа, страх, тьма

Идти в темноте со светом – значит знать свет.

Чтобы узнать тьму, иди в темноту. Двигайся,

утратив способность видеть,

и ты сможешь открыть, что темнота тоже цветет и поет,

и движется благодаря своим темным ногам и темным крыльям

– Вендел Берри, «Познать тьму» [1]

Малый страх – это трепет и беспокойство;

Великий страх огромен и спокоен

– Чжуан Цзы

Поэтому давайте бояться того, чего не боимся

– Святой Августин

Введение

Мы пытаемся контролировать природу или управлять ею. Мы делаем это во имя самосохранения, прогресса, управления ресурсами или отдыха. Когда нам удается сохранить анклав дикой природы, мы считаем, что мы взяли эту территорию под свой контроль, защищая ее от человека. Мы пытаемся контролировать природу, чтобы другие не могли ею пользоваться ненадлежащим образом.  

Неважно, романтизируем ли мы природу, пренебрегаем или злоупотребляем ею, либо ее защищаем. Так или иначе, мы пытаемся контролировать ее. Даже наше стремление понять или спасти природу отражает наши попытки контролировать ее или завоевать ее. Пытаясь это делать, мы преодолеваем на своем пути разные препятствия. Мы говорим, например, о преодолении наших страхов, имея ввиду то, что мы можем достичь желаемого состояния, при котором чувствовали бы себя хозяевами природы. Но мы редко задумываемся о том, какова цена этих достижений. Мы платим потерей страха, являющегося важнейшим компонентом нашей творческой связи с природой.

Природа, конечно, постоянно напоминает нам, что она совсем не под нашим контролем. Она вездесуща и всегда выше нас и больше, чем мы. Она всепроникающая и запредельная, обладает той силой, которая пугает нас и напоминает нам о своей величественности. Мы знаем, что она может нас убить. Даже когда мы ищем встречи с дикой природой, мы находим для себя природу относительно прирученную и безопасную. Даже когда мы стремимся соприкоснуться с первозданной природой, мы постоянно отступаем от природы по-настоящему дикой. Это говорит о противоречивости наших отношений с природой, в которых обе стороны преследуют и отступают. Фактически, в каждом преследовании есть также и отступление. Это характерно для всех наших отношений с ней: мы продвигаемся на одном фланге только для того, чтобы отступить на другом. Мы зачастую отступаем, когда испытываем страх. Но страх также помогает нам наступать. За каждым нашим преследованием природы и наступлением на нее скрывается страх. За каждым отступлением также стоит страх, который нас преследует.

Страх является неотъемлемой частью воображения, потому что из страха мы представляем, что может быть. Это воображение подталкивает нас двигаться вперед, овладевая как нам кажется природой. Оно также заставляет нас отступать назад, чтобы избежать встречи c тем, с чем мы встретиться еще не готовы. Страх поддерживает наши отношения с природой, стимулируя воображение. Он является частью диалектики наших отношений с природой, которые благодаря страху остаются живыми, динамичными и поддерживающими. Наши отношения с природой являются личными для каждого из нас. Мои собственные взгляды выросли из моего раннего опыта пребывания в природном ландшафте, окружающем дом моего детства в Нью-Джерси.

Лес ночью

Я вырос в пригороде Нью-Джерси, между городом и деревней. Через дорогу были пригороды. За домом был лес площадью 2300 акров, закрытый для входа. Я всегда считал, что на меня этот запрет не распространяется. Лес начинался там, где мой двор уступал место кустам и деревьям.

Этот лес был местом, связанным с моим детским и подростковым опытом. Он звал меня и побуждал проникать в него все глубже. Я следовал его призыву, хотя наиболее вожделенные места всегда отступали за пределы моей досягаемости. Каким бы знакомым ни становился лес, он всегда хранил в себе тайны.

Хотя я очень хорошо изучил этот лес, он продолжал вызывать во мне страх, трепет и благоговение. Он был местом, которое разжигало мое воображение. Он был наполнен магией, таинственностью и тьмой. Это было место, в которое я не должен был входить, а тем более оставаться. Если я входил в него, то всегда должен был возвращаться домой.

Лес был местом, которое одновременно манило и преследовало, притягивало и избегало меня. Меня манили его тайны, но, приближаясь к ним, я неизменно отступал до наступления темноты. Ночью что-то всегда было скрытым от меня, а таинственные звуки могли быть кем угодно или чем угодно. Хотя я понимал, что это плоды моего воображения, я все равно испытывал страх и убегал из леса, когда сгущались сумерки. Я знал, что бояться нечего, но тем не менее испытывал иррациональный страх, поскольку мое воображение порождало образы всевозможных опасностей, и я поворачивался к лесу спиной и бежал к теплым огням дома. Когда я бежал, тьма всегда, казалось, преследовала меня сзади. И это ощущение, будто лес преследует меня, неоднократно возникало в моих снах.

Сны всегда имели единую фабулу:

Я в лесу, и там темно. Что-то (какой-то монстр) преследует меня, и я бегу из леса к дому. Я бегу через двор, пытаясь добраться до задней двери. Что-то движется позади меня. Мои ноги становятся тяжелыми, и я двигаюсь медленно, с возрастающим ужасом. Кажется, невозможно добраться до задней двери. Мое тело вялое, и я не могу двигаться достаточно быстро, чтобы не быть пойманным этим Нечто. Как будто по наитию я просыпаюсь, прежде чем смогу войти в дом и почувствовать себя в безопасности. Я просыпаюсь с облегчением, но всегда также озадаченный увиденным сном.

В этих снах я всегда был в чистилище между зверем и домом.

Когда я стал старше, я стал меньше бояться леса. Теперь, казалось, я хорошо его знал и свободно бродил по нему. Хотя лес больше меня не пугал, ночью он все еще был для меня недоступен.  Он оставался для меня тайной и продолжал будоражить мое воображение. Старые тени периодически возникали у меня за спиной, и тогда я ускорял шаг.

Будучи молодым человеком, я получил работу натуралиста и учителя в учебном центре в другом штате. Летом центр организовывал походы на природу, среди которых мне особенно нравились те, которые были связаны с ночлегом на свежем воздухе. В течение недельного похода мы постепенно меняли наше расписание таким образом, чтобы к концу недели спать днем, а ночью – ​​бродить по лесу. Ужин становился нашим завтраком. Во время наших ночных вылазок в лес мы изучали ночную экологию и узнавали о поведении ночных животных. Мы шли по тропинкам без фонарей, звали сов и ели наш ланч. Нам было очень комфортно в ночном лесу.

После этого опыта я вернулся в Нью-Джерси, стремясь исследовать лес ночью. Это был новый рубеж, новый уровень его познания.  Однажды ночью я пошел в лес и заметил, что уже не боюсь его или что я могу держать свой страх под контролем. В своих отношениях с лесом я достиг некоторого мастерства.

Однако я не хотел злоупотреблять его доверием. Мне казалось, что не стоит во что бы то ни было стремиться обуздать страх перед лесом, и что, если это произойдет, что-то во мне или в лесе будет нарушено. Однажды я зашел в него слишком далеко, и это оставило во мне смутное чувство проступка, как будто я пытался взять из леса то, что мне не принадлежало и должно остаться там. Попытка забрать это у леса была одновременно и попыткой забрать что-то у себя самого. Таким образом, приобретение мастерства в моих отношениях с лесом ускорило потерю некой тайны.

Когда я вернулся в центр, я попытался объяснить это своим коллегам, но они не поняли, почему я хотел бы сохранить свой страх. Хотя я пытался объяснить им, что хотел бы тем самым сохранить тайну леса. Я пытался объяснить им, что хочу сохранить свою способность испытывать страх и трепет перед лицом леса, хочу сохранить свою способность представлять что-то скрытое в нем, то, что я не могу увидеть или услышать, но лишь трепетать и знать, что там кто-то или что-то есть. Когда я перестал во время одной из своих ночных прогулок дрожать, я знал, что эти кто-то или что-то исчезли из него вместе с моим страхом. Его отсутствие пугало меня больше, чем его присутствие. И я понял, что потерял что-то в себе самом, а не в лесу.

Я понял, что в момент переживания страха мне нужно стоять в лесу, видеть и чувствовать присутствие кого-то или чего-то. Если мы слушаем свой страх перед лицом кого-то или чего-то, они могут многому нас научить. Иногда они могут сказать нам продвигаться вперед и преодолеть страх. Иногда они могут сказать нам покинуть лес и оставить его в одиночестве. В отступлении часто бывает больше смелости, чем в наступлении. По своему опыту я узнал, что, покидая лес, я гарантирую его сохранность.

Большой страх и маленький страх

Когда мы пытаемся контролировать природу или управлять ею, мы думаем, что ограничиваем ее власть над собой, ограничиваем свой страх. Когда мы ухаживаем за нашими садами, мы ограничиваем природу пределами сада. Когда мы стараемся преодолеть наши страхи природы и ходим в темноте (как это делал я), мы ограничиваем и убиваем благоговейный страх природы. Мы всегда находимся в процессе создания границ вокруг природы. Как только граница прочерчена, мы чувствуем себя безопаснее. Но, конечно, мы никогда не сможем нарисовать границы вокруг всей природы. Она больше, чем любые человеческие границы. Неважно, представлена ли она пустыней или городским парком, или канализацией. В то время как она неизменно расширяет свое присутствие и бросает вызов границам, люди создают новые, пытаясь вписать природу в наш человеческий масштаб. Мы уменьшаем ее пределы, а она расширяется. Независимо от того, насколько широко мы раздвигаем границы, это всегда наша попытка ее сдержать и сократить.

Даже наши возросшие знания ограничивают природу. Мы узнаем что-то новое о вселенной, и вселенная становится для нас меньше. Чем меньше мы знаем о природе, тем она больше; чем больше мы ее познаем, тем больше она «сжимается». Но чем больше мы познаем и ограничиваем природу, тем больше мы чувствуем угрозу. Мы чувствуем угрозу от неограниченной власти природы над нами, но на самом деле ограниченная нами природа угрожает нам нашей неадекватной властью над ней.

Чжуан-цзы упоминает о великом страхе и маленьком страхе. Маленький страх делает нас слабыми, неуверенными и агрессивными, пытающимися чем-то владеть. Великий страх делает нас уважительными и экспансивными. И все же внутри великого страха есть подчинение, к которому мы относимся с подозрением. Видимо само наше выживание зависит от этого и требует подчинения. В маленьком страхе есть высокомерие, в большом страхе – смирение и трепет перед лицом нашей собственной конечности. То, что вдохновляет наш страх, вдохновляет нашу любовь, а то, что мы любим, побуждает нас служить ему. Потеряв этот страх и любовь, мы завладеваем природой, и тогда на сцену выходит маленький страх: страх потерять то, что, как нам кажется, мы имеем. Трепет же учит нас, что мы никогда не сможем по-настоящему владеть природой.

Предположение о великом или «возвышенном»  страхе, захватывающем человека, не исключает неисчислимые и обоснованные страхи, вызванные природными катаклизмами – цунами, извержением вулкана, нападением животных и т. д. Понятно, что человеку нелегко примириться с этими угрозами; поэтому с целью защиты от них он прибегает ко все более изощренным методам. Одним из наиболее распространенных методов является попытка вообще избежать встреч с «дикой» природой.

У природы, как мы знаем, есть способы напомнить нам о нашем месте в порядке вещей. Ричард Тодд [6, P.117-118] комментирует «тот вечный конец света, который нам навязывает природа». В случае катастрофических изменений планетарного масштаба наш взгляд на природу мог бы, как ни странно, приблизиться к тому, что было исторически представлено в сознании человека и переживалось им с трепетом и благоговением, выходящим за рамки восхищения «гневом природы», которым мы наслаждаемся во время созерцания урагана по телевизору.

Это был бы тот страх, тот «настоящий трепет и ужас», о котором пишет Эммануэль Левинас [3], позволяющий человеку «быть в целом», анонимным и погруженным в темноту ночи, присутствующим отсутствуя. Тот страх, который хотя бы на мгновение лишает нас нашей субъективности, нашего «хозяина бытия», и бросает нас в «безличную бдительность, участие ...» (P.52-55). Мы ощущаем нечто в небытии тьмы. И все же, хотя этот ужас и страх угрожают мастерству бытия, они открывают нам тайну – то, что навсегда пребудет за пределами нашего понимания, и, тем не менее, каким-то образом связано с нами.

Возможно, из-за пережитого страха и ужаса мы научились создавать границы вокруг природы, но мы не научились создавать границы вокруг себя. Мы идем туда, куда хотим, и сражаемся с тем, что у нас на пути. Когда природа, которую люди могут и хотят видеть, находится повсюду, природа нигде не существует. Именно на это ссылается Билл Маккиббен в названии своей захватившей умы и противоречивой книги 1989 года «Конец природы». Для Маккиббена это не конец астрономических и биологических процессов, а конец природы, какой мы ее знали, такой природы, от которой мы отделены. В нашей экспансии мы «лишили природу ее независимости, и это губительно для ее значения. Независимость природы – это ее смысл. Без этого нет ничего, кроме нас» [4, P.58].

Маккиббен говорит о наших эмоциональных, философских отношениях с природой, а не о наших биологических отношениях. Буквально (экологически) мы не можем лишить природу ее независимости от нас. Она всегда больше, чем мы или наши воздействия. Она всегда больше, чем то, что мы сможем когда-либо использовать. Прежде чем мы исчерпаем ее ресурсы, мы исчерпаем себя. Вера в то, что так или иначе мы достаточно влиятельны, чтобы разрушить мир, является свидетельством человеческой гордыни. У нас есть только сила уничтожить себя и другие виды. Конечно, сама природа не нуждается ни в нас, ни каких-то иных конкретных видах. Она, возможно, (хотя это сложнее принять) даже не нуждается в этой планете. Что бы мы ни делали, природа будет продолжать делать то, что он делала за 15 миллиардов лет. Она будет продолжать создавать и разрушать. Возможно даже, что земля станет необитаемой. Но и тогда жизнь найдет свой путь и обретет новые формы. И она будет прекрасной.

Человеку свойственно стремление отделиться от природы, и в такой же степени ему свойственно стремление сохранять с ней связь. Мы должны заново представить и обрести ее как то, от чего мы отделены, и то, от чего мы не можем быть отделены. Природа – это то, что находится за пределами нас и, в то же время, то, во что мы все включены. Мы должны принять это очевидное противоречие. Идеи Мориса Бланшо о наших отношениях с autrui в полной мере могут быть отнесены к нашим отношениям с природой: «Я определенно отделен от autrui, если autrui следует рассматривать как то, что по сути отличается от меня. Но именно через это разделение отношения с другим воспринимаются как бесконечно превосходящие меня: отношения, которые связывают меня с тем, что выходит за пределы меня, и избегают меня до такой степени, что в этих отношениях я нахожусь и остаюсь отделенным» [2, P.52].

Переосмысление страха

Когда мы ограничиваем природу, мы отделяем себя от того, что находится за пределами той границы, которую мы нарисовали. Это разделение также и ограничивает сферу нашего воображения. Мы ограничиваемся тем, что перед нами, тем, что мы можем понять и на чем мы можем сосредоточиться. И при этом мы уже не в состоянии получить доступ к тому, что находится за начертанной нами границей.

Искусство и культурные медиа пытаются расширить сферу воображения и добиваются при этом определенных успехов. В нашем воображении появляются новые места, но они есть лишь новые места, а не старые места, которые нас родили. Даже по мере расширения глобальных сетей наше воображение становится все более локализованным. Когда мы общаемся с людьми со всего мира, они также становятся локализованными. В нашей экспансии мы сокращаем мир до нашего рабочего стола. Наше воображение становится ограниченным этим местом. После локализации, мы теряем способность творчески относиться к тому, что находится вне нас.

Мы боимся природы, которая находится вне нашего контроля. И все же природа, которая пугает нас, также и разжигает наше воображение. Отвернувшись от нее, мы обнаруживаем, что мы все еще не полностью ограничили наше воображение, поскольку часть нашего Я цепляется за то, что мы потеряли, от чего мы себя отделили. Наше воображение есть связь, Нить Ариадны, позволяющая нам соединиться с природой, которую мы так настойчиво стремимся покинуть.

Когда мы гуляем по лесу ночью, мы частично теряем зрение. Чтобы компенсировать эту потерю, мы несем свет. Тогда мы можем видеть, и мы можем идти туда, куда мы обычно ночью не идем. Но когда мы идем с нашим искусственным светом, мы быстро осознаем потери, несмотря на наши достижения. Мы думаем, что знаем, куда идем, но мы при этом мы теряем те чувства, которыми нам следовало бы руководствоваться. Та тайна, которая пугала нас, все еще продолжает нас пугать, но теперь уже теми тенями, которые создает свет. Мы меньше боимся ночи, чем того, что скрывается в тени. Наше воображение продолжает порождать образы, но это уже образы, навеянные тенями, которые мы создали.

Природа без тени – это природа, лишенная человеческого воображения. Чтобы сохранить природу как важнейший источник воображения, нам нужно думать о природе больше, чем о себе. Превращение природы в товар или представление препятствует воображению, в то время как восприятие природы как чего-то большего, чем мы сами, поддерживает воображение. В конечном итоге мы можем, почувствовать и осознать то, что, ограничивая природу, мы лишаем себя воображения. Природа, отраженная человеком – это то, что мистифицирует реальность, а мистификация неразрывно связана с процессом воображения.

Когда мы представляем природу и на новой основе воспринимаем свой страх перед природой, мы открываем в себе источники воображения. Нам предстают новые и ничем не ограниченные образы, раскрывающие то, что было скрыто. Мы оказываемся поддерживаемыми и питаемыми тем, что мы забыли, тем, что нам нужно. В переосмыслении природы мы вновь открываем себя, но не в той природе, которую мы себе представляем, а в самой душе как источнике воображения. Как признался Уильям Блейк в своем письме Джону Труслеру от 23 августа 1799 года: «Некоторые видят в природе лишь насмешки и уродства… Некоторые редко видят природу вообще. Для глаз же человека воображения природа и есть само воображение» [5, P. 403].

Огонь в лесу

В течение зимних месяцев в моей юности, когда солнце садилось прямо в лес, я часто мог видеть красивые закаты красного и оранжевого цвета сквозь темный силуэт безлистных зимних деревьев. Вряд ли есть более красивое зрелище. Этот огонь в лесу наполнял меня трепетом, удивлением и тоской. Мне казалось, будто Магический Огонь горит где-то там, и этот Огонь влек меня к себе, хотя я знал, что никогда не смогу его найти. Если бы я начал идти к Огню, он всегда уходил бы от меня, и я бы никогда не смог добраться до него.

Этот Огонь сохранял лес таким, каким он был, находящимся в безопасности от меня и моих желаний по-настоящему познать его или овладеть им. Лес всегда пребывал за пределами моих возможностей, благодаря чему мое воображение было столь живым. Огонь в лесу всегда где-то горит, и мы должны его сохранить. Известно, что, когда однажды во время интервью Жана Кокто спросили о том, какую вещь он постарался бы в случае пожара вынести из дома, наполненного необыкновенными произведениями искусства, он без колебаний ответил: «Огонь, конечно».

Нам всегда нужно место, которое разжигает воображение, место, в котором пламя Эроса горит внутри нас. Если в лесах есть это место, то там есть и боги. Мы не можем убить их, только отрицать их, и они будут отступать от нас все дальше и дальше в лес, в Огонь леса, туда, куда мы никогда не сможем дойти.

Солнце садится, и тьма настигает лес. Леса возвращаются к своей природе, которую нам трудно понять. В этой тьме лес отказывается полностью раскрыться перед нами. В нашем незнании, в темноте, которую скрывает лес, мы видим проблеск сердца тьмы, которое обладает способностью ужасать, но и утешать, потому что, пребывая в глубокой темноте, мы можем быть уверены, что есть нечто большее, чем мы и то, что мы можем дать себе сами.

Литература

1. Berry W. Collected poems. – San Francisco: North Point Press, 1985.
2. Blanchot M. The infinite conversation. – Minneapolis: University of Minnesota Press, 1993.
3. Levinas E. Existence and existents. – Pittsburgh, PA: Duquesne University Press, 1988.
4. McKibben B. The end of nature. – New York: Random House, 1989.
5. Selected poetry and prose of William Blake. – New York: Modern Library, 1953.
6. Todd R. The thing itself. – New York: Riverhead Books, 2008.

Ссылка для цитирования

Тренчард Т. Лес ночью. Переосмысление страха природы // Экопоэзис: экогуманитарные теория и практика. – 2020. – T. 1, № 2. [Электронный ресурс]. – URL: http:// ecopoiesis.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).

Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен

Trenchard T. The Woods at night. Re-imagining the fear of nature // Ecopoiesis: Eco-Human Theory and Practice. – 2020. – Vol.1, №2. [open access internet journal]. – URL: http://en.ecopoiesis.ru (d/m/y)